Тысяча плато: Капитализм и шизофрения (фр. Mille plateaux, 1980) — книга французских философа Жиля Делёза и психоаналитика Феликса Гваттари. Является вторым и последним томом их совместной работы «Капитализм и шизофрения^[англ.]». В то время как первый том «Анти-Эдип» (1972) стремился, в числе прочего, проанализировать генеалогию современной субъективности и был направлен на ревизию психоанализа, «Тысяча плато» скорее манифестируется как некая позитивная часть дилогии, практикуя номадологию и ризоматическую философию^[1].

Книга продолжает многие темы «Анти-Эдипа», но усложняет его концептуальную структуру, используя такие термины и метафоры, как «линии», «планы» и «страты». «Тысяча плато» считается одним из основных образчиков постструктуралистской философии и философии постмодерна, особенно начиная с конца XX века. Книга была издана во Франции в 1980-м году (спустя 8 лет после «Анти-Эдипа»), и была встречена читателями и философским сообществом прохладнее, чем первый том.

Стиль этого раздела неэнциклопедичен или нарушает нормы литературного русского языка. Статью следует исправить согласно стилистическим правилам Википедии. (9 февраля 2023)

«Тысяча Плато» представляет собой не только продолжение «Анти-Эдипа». Книга сама является тем, о чём повествует — то есть ризомой, сетью разнообразных, друг с другом перекликающихся плато, каждая точка которых потенциально связана с любой другой. «Тысяча плато» не просто провозглашает множественность, но является новым типом философствования, всегда начинаясь с середины и постоянно разгоняясь. Главы книги (плато) можно читать практически в любой последовательности, так как Делёз и Гваттари пытаются разрушить догматическую западноевропейскую линейность и движение «слева направо». Это демонстрируется и характером написания книги.^[2]

Книга менее направлена на полемику и менее политически ангажирована^[3], чем первый том. Делёз и Гваттари поднимают в «Тысяче плато» такие концепты как ризома, перформативность в языке, гладкое и ребристое пространство, молярность и молекулярность, Государство, как система для репрезентации аппаратов капитализма и централизации, тело без органов, древовидность, детерриториализация и реттериториализация, сборка (понятие в какой-то мере пришедшее на смену «машине желаний»), знак-означающее-означаемое, а также многие другие термины, связанные со структурной лингвистикой и экологической философией.^[4]

Книга начинается с введения под названием «Ризома», которое объясняет философию ризоматики (обращаясь не только к самой книге, но ко всем книгам как к ризомам), и заканчивается выводом «Конкретные правила и абстрактные машины», который проясняет оппозицию конкретное-абстрактное. Между этими частями тринадцать глав или плато, каждая из которых датирована нелинейно: иногда конкретно («20 ноября 1923 г .: Постулаты лингвистики»), иногда примерно («10 000 г. до н. э. .: Геология морали»).^[4]

Ризома (фр. «корневище») есть децентрированная сеть, аналог корневища: в отличие от дерева, у неё нет корней, ствола или листьев, конкретной формы или территории.^[5] Ризома есть серия нейтральных плато, занимающих срединное место между мышлением, материальной реальностью, культурой и обществом.^[6] Ризома имеет следующие характеристики: соединение и гетерогенность — любая точка ризомы может соединяться с другой, нет последовательности элементов; множественность — нет субъекта и объекта, как и терминологии Единого и Многого; а-означающий разрыв — разрушение какой-либо точки ведёт не к разрыву, а к возобновлению ризомы в той или иной точке; картография и декалькомания — нет скрытой структуры и генезиса.^[7][8][9] Множественность ризомы есть альтернатива логике репрезентации, бинарной субъект-объектной структуре западного мышления. Делёз и Гваттари выделяют два вида множеств: экстенсивный (молярный) и интенсивный (молекулярный). Экстенсивные множества делимы, их можно упорядочить и объединить; интенсивные множества не могут быть разделены или завершены без изменения своей природы. Это разделение соотносится с различием между ризомой и деревом, горизонтированием и иерархией, микроуровнем и макроуровнем политического или социологического анализа, ризоматическими и древесными множествами, двумя типами многообразий Римана. Множества не противопоставляются, а сосуществуют: у дерева есть ризомы, а ризома имеет древесные корни^[10]. Ризома имманентна, а не трансцендентна; у ризоматического процесса нет свойств, структуры или причин.^[6]

Концепт «сборка» заменяет желающие машины.^[11] Концепт присутствует во всех главах-плато, поскольку может соединять самые разные элементы; сама книга есть сборка. Это случайное сочетание сил в процессе упорядочивания, организации, установки и сочетания объектов, тел, выражений, качеств и территорий.^[11] Сборка допускает любые комбинации — между техникой, животными и людьми, всегда являясь процессом субъективации, индивидуации.^[11] Сборки выражают идентичности, создают и уничтожают территории, выбирая элементы из окружающей среды; поэтому комбинация сборки не является полностью случайной. Сборки множественны, два их вида соответствуют двум типам множеств.^[10] Всевозможные виды сборок можно представить в двух осях: горизонтальной (машинные сборки тел, действий и аффектов и коллективные сборки высказывания) и вертикальной (конституирование территории и точек детерриторизации — «линий ускользания»). Вертикальная ось определяет движение сборок — процессы детерриторизации и ретерриторизации, формирующие, соответственно, предел каждой сборки и создание новой.^[7][11]

Особый тип сборки — «абстрактная машина», имманентная причина, которая связывает машинные сборки («план содержания») с семиотическими сборками высказывания («план выражения»). Абстрактная машина оперирует только материей, актуализирует конкретные сборки и перекодирует молярные линии стратификации; понятие близко «диспозитивам» Фуко в его анализе дисциплинарных техник власти, в частности паноптикуму.^[5][9] Авторы обращаются к Луи Ельмслеву, который заменил соссюровские означающее и означаемое выражением и содержанием. Для Делёза и Гваттари планы выражения и содержания равнозначны: первый размещает материальные знаки в материи, а не означает внешний мир, как у Соссюра. Неоформленная материя Ельмслева есть тело без органов — неорганизованный, нестратифицированный и нефрагментированный «план консистенции». В нём существует только абстрактная машина, «транс-семиотика», предшествующая выражению и содержанию.^[10][11]

Сборка существует внутри «страт» и состоит из них. «Стратификация» сочетает молярный и молекулярный элементы.^[6] Различие между ними качественное, а не количественное; молярное — это организация и иерархия, перекодирование, ретерриторизация и контроль над потоками желания; молекулярное — возможность, желание и становление.^[12] Молярное и молекулярное соотносятся с жёстким и гибким, древесным и ризоматическим, централизованным и сегментарным. Молярные линии формируют бинарную древовидную систему сегментов (например, семья — профессия, работа — выходные или школа — армия — завод^[5]); молекулярные — гибкие, но также сегментированные линии.^[7] На молекулярном уровне потоки желания не структурированы; на молярном они «уплотняются» в трансцендентальные означающие.^[12] В первобытных обществах преобладает молярное, в современных — молекулярное, хотя оба режима «сегментарности» сосуществуют и неотделимы один от другого.^[12] Наиболее ярким примером их сочетания является феномен фашизма, который существует и в молярном, и в молекулярном измерении.^[12]

Стратификация молярного и молекулярного подрывается детерриторизующими силами, третьим видом линий — ускользанием, которые добавляют номадическое измерение^[7][13]. Линия ускользания есть способ актуализации виртуальных связей между телами, создающий новые способности.^[7] Линии присутствуют и в молярных, и в молекулярных линиях, но, как чистое различие, креативны.^[5] Как непредсказуемое развитие детерриторизации, линии начинаются в молекулярном измерении, но могут полностью изменить жёсткую молярную стратификацию. Этот процесс называется становлением.^[6] «Тысяча плато» описывает различные варианты становлений — стать-женщиной, стать-интенсивностью, стать-животным, стать-не воспринимаемым.^[9][10][14] Становление начинается в линии ускользания и конституирует свободу, хотя не предполагает сознательного выбора.^[6] Становление относится к инволюции (за рамками эволюции или регресса) и не предполагает возникновения большей дифференциации.^[14] Линии ускользания подстерегают ловушки — неудавшаяся линия может привести к саморазрушению и смерти, например в виде микро фашизма.^[7][10]

Концепты оседлости и номадизма выражают два типа социальной организации в истории: государство (все его виды, включая фашистские и современные демократические) и «номадическую машину войны» — способ бытия вне кодификации и репрезентации.^[6] Номадическое гладкое (гетерогенное) пространство противопоставляется рифлёному (гомогенному) оседлому; оба пространства постоянно смешиваются и переходят друг в друга.^[7][10] Оседлое государство есть «аппарат захвата», линейная модель возрастания власти; номады же не сводятся к измерению власти, они стремятся не взять власть или стать государством, а разрушить его или убежать.^[15] Номады относятся к событиям виртуального становления, к сингулярности; они ретерриторизуются на линиях детерриторизации.^[15] Номадические линии ускользания есть линии изменения, субверсии, сопротивления и бегства от хорошо организованных институтов оседлости — репрессивного государственного аппарата.^[8][15]

Делёз и Гваттари упоминают психоаналитиков (Фрейд, Юнг, Лакан — учитель Гваттари, Мелани Кляйн), композиторов (Шопен, Дебюсси, Моцарт, Пьер Булез, Оливье Мессиан), художников (Клее, Кандинский, Поллок), философов (Гуссерль, Фуко, Бергсон, Ницше, Кьеркегор и Симондон), историков (Ибн Халдун, Жорж Дюмезил и Фернан Бродель) и лингвистов (Хомский, Лабов, Бенвенист, Гийом, Д. Л. Остин, Ельмслев и Волошинов).

В «Тысяче плато» Делёз и Гваттари продолжают критику психоанализа, начатую в первом томе. В первом плато авторы много ссылаются на работы Зигмунда Фрейда, особенно на клинические случаи Человека-волка и Маленького Ганса.^[4]

Развивая свою собственную литературную теорию, Делёз и Гваттари в «Тысяча плато» также часто ссылаются на литературу. В «1874: Три новеллы» они обсуждают «В клетке» (1898) Генри Джеймса и «Повесть о Бездне и Подзорной трубе» Пьеррета Флето. Также они упоминают сборник эссе Ф. Скотта Фицджеральда «The Crack-Up» (1945) (который Делёз ранее обсуждал в «Логике смысла»).^[4]

«Тысячу плато» сразу посчитали слишком трудной и озадачивающей. Лишь через пять лет после публикации тома, Арно Виллани, специалист по делёзианской мысли, опубликовал в журнале Critique развернутый отзыв, признав, что книга «по существу выкладывает пространство для беспрецедентных письма и мысли». В Le Matin Катрин Клеман говорит об «изменении маршрута». Делая акцент на концепте номадизма, пересекающим весь текст, она восхищается множественными фигурами анормальности, пребыванием по ту сторону закона и требованием мыслить иначе.^[16]

«Тысяча плато» считается одной из основных работ постструктуралистской и постмодернистской традиций.^[17] Марк Постер писал, что работа «содержит многообещающие разработки постмодернистской теории социального и политического».^[18] В своем предисловии к американскому изданию Массуми отмечает, что работа «является не столько критикой, сколько практическим упражнением в утверждении номадической мысли, которая взяла свое начало в Анти-эдипе». Массуми противопоставляет «номадизм» «государственной философии… которая характеризовала западную метафизику со времен Платона».^[4]

Книга «Тысяча плато» оказала влияние на политических философов Майкла Хардта и книгу Антонио Негри «Империя» (2000).^[19]

Социолог Джон Урри считает, что метафора Делёза и Гваттари о кочевнике «заразила современную общественную мысль».^[20]

Философ Мануэль Деланда в «A New Philosophy of Society» (2006) адаптирует теорию «сборки» Делёза, взятую из «Тысячи плато».^[21]

• Тело без органов
• Номадология
• Экософия
• Кино (Делёз)
• Антипсихиатрия