На картине изображена гигантская, возвышающаяся над городом с заполненными толпой улицами фигура человека, держащего в руках развевающийся красный флаг и шагающего меж дворцов и домов к церкви, ставшей преградой на его пути в «светлое будущее». Работа была написана Кустодиевым в качестве осмысления им причин и последствий Октябрьской революции 1917 года, в результате которой к власти пришли большевики. Желая выразить «чувство стихийного в большевизме», художник прибег к несвойственной его творчеству аллегории, написав большевика как нового бога из «коммунистического рая». Ввиду этого Кустодиев побоялся отправлять картину на выставку, считая, что её сочтут провокацией по отношению к советской власти. Однако вскоре данная работа стала рассматриваться критиками как классика советского изобразительного искусства первых послереволюционных лет, решённая в наивно-символической манере. В настоящее время картина находится в коллекции Государственной Третьяковской галереи в Москве.
Будучи оригинальным бытописателем купеческой жизни, идеализировавшим этот мир, впоследствии Кустодиев обратился к революционной тематике[1][2]. Последние 15 лет своей жизни он был частично парализован по причине опухолиспинного мозга, которой заболел ещё в 1915 году[3][4][5]. Будучи практически прикованным к инвалидной коляске, события Февральской революции 1917 года Кустодиев наблюдал только из квартиры[1][2]. В письме Василию Лужскому от 6 марта 1917 года Кустодиев, находившийся под впечатлением от революционных событий, из которых он «видел, только то, что у меня на площади под окнами», поздравил его «с великой радостью»[6]:
Как будто всё во сне и так же, как во сне, или, лучше, в старинной „феерии“, всё провалилось куда-то старое, вчерашнее, на что боялись смотреть, оказалось не только не страшным, а просто испарилось „яко дым“!!! Как-то теперь всё это войдёт в берега и как-то будет там, на войне. Хочется верить, что все будет хорошо и там. Ведь это дело показало, что много силы в нашем народе и на многое он способен, надо только его до предела довести. […] Здесь всё ещё кипит, всё ещё улицы полны народом, хотя порядок образцовый. Никогда так не сетовал на свою жизнь, которая не позволяет мне выйти на улицу — ведь „такой“ улицы надо столетиями дожидаться!
«27 февраля 1917 года»
По свежим воспоминаниям об увиденном, в 1917 году, по ранее созданному этюду, Кустодиев написал картину «27 февраля 1917 года»[7][8] (90 × 72см; холст, масло; Государственная Третьяковская галерея)[9]. Дочь художника, Ирина, впоследствии рассказывала[10]:
Помню морозный день, дымы из труб тянулись прямо к небу. Из большого окна мастерской на Введенской видна была заснеженная улица. Сугробы с синими тенями. Зимнее солнце озаряло толпы народа с красными флагами. Прямо у нашего дома остановился грузовик с солдатами. У многих на винтовках — алые флажки. Отец попросил меня придвинуть к окну колясочку, к которой его уже не первый год приковал тяжкий недуг. […] Итак, я подкатила коляску. Подставила мольберт. В мастерской была тишина, а за окном кипела жизнь. Кто-то кричал. Бурлила толпа. Но звуки не проникали в студию. Отец писал около трех часов. Пока не ушло солнце. Когда я увидела его глаза, они были влажны. Подумав, что у него начались боли, я принесла лекарство. — Ирочка, ты не понимаешь, что это за счастье, что у нас в Петербурге я вижу красные флаги свободы!
Именно этот день стал апофеозом февральской революции, закончившейся созданием Временного правительства[11][12]. По оценкам критиков, разлив народной стихии, выраженный в ликующих солдатах с красными флагами, озарёнными яркими и светлыми красками, свидетельствует о том, что Кустодиев искренне приветствовал революцию[13][8].
Несмотря на отречение Николая II, упразднение самодержавия, смену в рядах полиции, жандармерии, губернаторов, аграрная реформа была отложена, а войска продолжили вести боевые действия, хотя революция во многом была вызванаПервой мировой войной[12]. Положительные перемены в жизни страны, которых так ждал Кустодиев, не начались: война, как и террор, не закончилась — они несли с собой нищету, голод и общественный раскол[14]. Новое Временное правительство, пользовавшееся поддержкой старого чиновничьего аппарата, не обладало реальной властью, а Совет рабочих и солдатских депутатов, поддержанный армейскими массами, в свою очередь не обладал законной властью; сложившееся «двоевластие» разрешилось Октябрьской революцией 1917 года — низложением Временного правительства и приходом к власти большевиков[12]. Началась гражданская война, ставшая тяжёлым испытанием для Кустодиева: многие его друзья уехали из страны, а семье с трудом удавалось сводить концы с концами[14]. Несмотря на нужду и частью неприятные перемены в его жизни, Кустодиев, как и большинство русских художников, встал на сторону революции, не считая её отрицательным событием для страны[15][14][2]. Понимая всю тяжесть своей болезни, он часто говорил своим детям, Ирине и Кириллу: «Счастливые вы, доживете и увидите всю красоту предстоящей жизни»[16]. С первых послереволюционных лет Кустодиев активно включился в творческую работу для новой, советской власти: участвовал в праздничном оформлении Петрограда к 1-й годовщине Октября, оформлял книги о Ленине, написал четыре ленинских портрета, принял участие в разработке «будёновки», создавал плакаты, лубки, панно и полотна, прославляющие революцию и изображающие революционную Россию в радужных тонах[17][14][2][18][19]. Так он стал одним из зачинателей нового художественного направления — соцреализма[14].
Создание
Спустя три года после Октябрьской революции Кустодиев подошёл к синтезу и осмыслению всего происшедшего; плодом его раздумий стала картина «Большевик», написанная в 1919—1920 годах[20][21][16][8][14]. Кустодиев понимал революцию как народный бунт, стихийный и гигантский по своему размаху[1]. В письме к Лужскому от 29 апреля 1918 года Кустодиев поделился своими чувствами: «всюду дерутся, кто-то кого-то побеждает, накладывает один на другого контрибуции или в тюрьму сажает. […] Нашу соседку помещицу только что посадили в тюрьму и требуют 10 000 р. выкупа![К 1] […] Вот во что выродились наши долгожданные свободы. Вспоминаю наши вечера у Вас в начале войны, когда все так горячо принималось и все были полны надежд на будущее, как все это оказалось не таким, как ждали и хотели». Приведя в пример газетное сообщение о гибели в Харькове при представлении «Грозы» их общей знакомой актрисы Полевицкой[К 2], но не слишком веря этим слухам, Кустодиев заметил, что «правда, мы так привыкли ко всяческим не только трагическим случаям, но и сверхтрагическим, особенно в наше милое время пролетарско-крестьянско-коммунистического рая… Но все-таки известия такого рода о близких людях особенно больны»[23]. По замечанию литературоведа Юрия Карякина, именно «вот эта боль и взорвалась в „Большевике“», боязнь Кустодиева за дом и за семью[24].
В беседе с Всеволодом Воиновым художник говорил, что в то время его неудержимо «привлекала к себе мысль выразить в большой картине чувство стихийного в большевизме»[25][26][27]. Как отметил историк культуры Михаил Лифшиц, «большевик для художника — это человек, выражающий волю большинства. Большевик неотделим от народа, он часть его, он силён величием идей, владеющих умами всех»[28]. В поиске образа героя своего нового полотна, нового хозяина Руси, Кустодиев обратился к русскому героическому эпосу, чуть ли не впервые в своём творчестве прибегнув к аллегории — наглядному средству выражения народной, общественной трактовки революции[20][21][17][29][15]. Сюжет «Большевика» образно восходит и является своего рода повторением другой знаменитой работы Кустодиева, антимонархической карикатуры под названием «Вступление. 1905 год. Москва», исполненной им в двух вариантах в 1905 году для журнала «Жупел» (26 × 26см; бумага, тушь, акварель; Государственная Третьяковская галерея). С помощью не свойственной художнику аллегории он изобразил кровавое и жестокое подавление мятежа на Пресне во время декабрьского восстания 1905 года в Москве: солдаты стреляют в демонстрантов с красными флагами, рушатся дома, пылают пожары, гибнут люди, и над всем этим царит Смерть — огромный окровавленный скелет, ростом выше домов, с диким воем врывающийся на городские улицы[30][31][32][33][34][35]. В работе над картиной Кустодиев использовал и предварительные наброски к «Большевику», созданные ещё в 1919 году[36]. По свидетельству Воинова, в кустодиевском альбоме был проект картины, в котором по концепции «старых мастеров» соединялись «раскрытые интерьеры и улица»[37].
Портрет Замятина, Кустодиев
Создание полотна в кольце блокады, нужды и холода стало для художника настоящим подвигом[17]. Воинов, впервые увидевший «Большевика» в мастерской Кустодиева, записал 3 декабря в своём дневнике за 1921 год, что «картина производит огромное впечатление», и в ней, «по-моему, есть глубокое чувство художника к переживаемым им событиям, чисто чувственное, интуитивное»[38][39]. Тогда же, зимой, «Большевика» увидел писатель Евгений Замятин, верный друг Кустодиева, приехавший к нему в мастерскую на позирование для своего портрета. Поначалу он был влюблён в революцию как в «свободную, огнеглазую любовницу», но после победы большевиков стал различать в цензуре печати «жандармскую коросту», а в арестах «советской полицией» инакомыслящих — «знакомый дух охранки». Дважды, в 1919 и 1922 годах, Замятин арестовывался за антисоветскую деятельность и чуть не был выслан из Советской России на «философском пароходе», во многом из-за своей публицистики, а также романа-антиутопии «Мы», ставившего знак вопроса над большевистским «светлым будущим», Как пишет биограф Кустодиева Аркадий Кудря, Замятин, к тому времени сформировавший свое отношение к власти, «надо полагать, по достоинству оценил» «Большевика»[40].
Символическая, гротескная фигура могучего мужика огромного, исполинского роста возвышается с развевающимся красным стягом в руках над городом и народом[1][15][21][20]. Образ его не лишён черт повседневности и решён в конкретно-бытовом плане, наивно и прямолинейно: простое русское бородатое лицо, неопрятная одежда, зимняя рабочая куртка-ватник и сапоги, шапка-ушанка и развевающийся серый шарф[43][15][32][44][45][16][20][36][46]. Неукротимый, энергичный, волевой и мужественный, несоразмерный всему окружению большевик, как эдакий Илья Муромец, размашисто шагает меж дворцов, домов и звёздных глав церквей[29][45][17][21][46][36]. В этом богатыре как персонификации Октябрьской революции виден сам Иван из поэмы «150 000 000» Владимира Маяковского: «Россия вся единый Иван,/и рука у него — Нева,/а пятки — каспийские степи…»; здесь поэт перевоплотился в своего героя, который как в стихотворении Марины Цветаевой: «Превыше крестов и труб,/Крещенный в огне и дыме,/Архангел-тяжелоступ…»[46][47]. Большевик ступает через толпу людишек-муравьёв как Гулливер среди лилипутов, он своего рода «Гулливер революции»[44][32][15][36]. Вооружённые демонстранты выглядят довольно обыденно: солдаты в серых шинелях и папахах, матросы в бескозырках, несколько всадников, в том числе окружившие подъехавший автомобиль. Толпа движется по городу, по Москве — к Кремлю от горы с домами, на которой заметно здание Румянцевского музея (позже Библиотека им. В. И. Ленина)[32][15][36][39]. Большевик будто произрастает из коллективного человеческого тела, гущи народа, из бесчисленных и безликих, тёмных масс миллионов людей, заполнивших до отказа тесные улицы и переулки, по которым они бегут толпой, текут потоком вслед за вожаком в светлое будущее[16][17][45][14][20][48].
«Колосс», Гойя
Городской люд осенён огромным, грандиозно развевающимся кроваво-красным полотнищем стяга, которое, как пылающее пламя революционного пожара, окутало всё городское пространство и змееподобно закрыло все небо, теряясь за линией горизонта и распростёршись по всему верхнему краю картины как «новые небеса»[32][45][14][20] (Книга пророка Исаии, 66:22)[49]. Стиснув зубы, большевик крепко сжимает могучими своими руками древко знамени[20][39]. Голова большевика выходит за верхний край полотна, она будто касается небес и обрамлена складками знамени; зритель может увидеть в нём «Ангела сильного […] облачённого облаком; над головой его была радуга», и «ноги его как столпы огненные»[45] (Откровение Иоанна Богослова, 10:1)[50]. Большевик та сила, которая поворотила Россию[36]; делом рук своих, знаменем, он попирает собой всё вокруг, что там церкви — большевик выше самого бога[51]; он Колосс[39], охвативший космос, «витрувианский человек», маячащий в облаках как грядущий идеал[31]. Писатель Аркадий Кудря отмечал, что воплощённый в разгневанном человеке зрительный образ большевика переполнен яростью[52], что, по замечанию филолога Юрия Степанова, является выражением ужаса, коллективного бессознательного, и берёт исток в картине Франсиско Гойи «Колосс[англ.]», написанной им около 1808 года, на которой страшный великан с силой поднимается из моря над толпой в ужасе разбегающихся людей[44][32]. Степанов также рассказывал о бытовании среди старых москвичей одной легенды, согласно которой Фёдор Шаляпин во время написания Кустодиевым его портрета увидел у него дома эту картину с фигурой огромного большевика и, содрогнувшись, сказал: «Ну, пора уезжать?»[44][32].
Церковь «Большевика»
По мнению нескольких критиков, большевик горящим, фанатичным взглядом смотрит в сторону маленькой, умалённой и униженной церквушки, задавленной его гигантской фигурой[20][36][14]. В прежних картинах Кустодиев придавал церквям уютную и величественную красоту, сообразно высказыванию самого художника, как-то записанному Воиновым: «Церковь на моей картине — моя подпись»[36]. По трактовке Карякина, большевик, идя на церковь, личный мир Кустодиева, «идет на художника, его хочет стереть с лица земли»[24]. Некоторые критики считали, что церковь стала на пути большевика как последний «символ самодержавия, верная хранительница старых порядков», которую он легко переступит как раньше перешагивал дома, как растаптывал всё прежде[20][38][14]. Однако эту интерпретацию образа искусствовед Илья Зильберштейн считал небогатой, засомневавшись в том, что церковь оказалась лишь «последней преградой» на пути большевика, буквально «поднявшегося во весть рост» в дни Октябрьской революции[43]. По выражению Воинова, «большевик движется на церковь» будто «красный призрак», который «опьяняет и увлекает за собой массы»; в этом по мнению критиков можно разглядеть отсылку к чётко обозначенному к моменту создания полотна отношению новой власти к религии[36][37]. По свидетельству того же Воинова, в первоначальном варианте картины Кустодиев хотел изобразить на крыше церкви прячущихся в ужасе попа и дьякона, но под влиянием мнения жены передумал, отказавшись от этой довольно карикатурной идеи[20][37][24].
В данном полотне Кустодиев отказался от характерной для его дореволюционных картин декоративной расцветки. По композиции «Большевик» больше похож на «27 февраля 1917 года»: оба произведения представляют из себя зимние пейзажи. Однако в случае «Большевика», снег, являющийся любимым выразительным средством Кустодиева, померк до синевы от тени огромных фигуры и флага, сквозь складки которого проникают редкие всполохи солнечного света. Доминирующие на полотне красные и чёрные тона, благодаря которым «Большевик» приобретает победную монументальность, добавляют композиции ощущение бунтарства, бесконтрольности и стихийности, которыми наполнено «27 февраля 1917 года», во многом из-за собственных наивно романтических революционных представлений художника[14][17][20]. Как отмечал Воинов, «чисто живописное достоинство картины превосходно — борьба синих теней с яркими лучами скользящего солнца, брызги света на заиндевевших деревьях, голубые тени на снегу»[37].
Восприятие и влияние
«Новая планета», Юон
«Большевик» оказался одним из самых первых, наиболее известных и значительных произведений тех лет, созданных на революционную тему при помощи аллегории и ставших классикой советского изобразительного искусства[53][26][54][16][17][27]. По мнению Зильберштейна, данная картина занимает «исключительное место в творчестве Кустодиева», её отличает «убедительность яркой мысли и взволнованного чувства художника»[43]. Как писал Анатолий Дмитренко, «несмотря на известную наивность и некоторую надуманность решения», картина волнует «смелостью живописного, композиционного построения, искренностью, желанием художника откликнуться на события времени»[21]. Вместе с тем некоторые советские критики при оценке «Большевика» Кустодиева не упускали из виду «крамольный» своего рода «перепев его же сатирического рисунка 1905 года», что говорило о том, «насколько не в силах был понять Кустодиев пролетарского характера Октябрьской революции»[55]. Также отмечалось, что «революционная тематика трактовалась им в декоративно-стилизованной символике, что сообщало его творчеству этого периода мелкобуржуазный налёт», который очевиден в «Большевике», наделённом «ошибочным пониманием им русской революции как проявления неорганизованных, стихийных народных сил»[56]. Однако в реальности многие картины Кустодиева первых послереволюционных лет наполнены обобщёнными, романтическими и пафосными образами, передающими ощущение грандиозных перемен в стране и атмосферу радостного возбуждения[21][57][2]. Подход Кустодиева, творчество которого вошло в стадию наивно-символической оценки революции, схож с методом Константина Юона, изобразившего в своей работе «Новая планета» (1921 год; 71 × 100,8см; картон, темпера; Государственная Третьяковская галерея) по аналогии с миром космоса метафоричное разрушение старого строя и рождение нового советского государства[58][54][27][59][60]. Проявившийся в «Большевике», по оценке Рафаила Кауфмана, жизнеутверждающий мотив, несмотря на всю его аллегоричность, позволил Кустодиеву создать несколько по-настоящему реалистичных картин революционного празднества, какими стали полотна «Праздник в честь 2-го конгресса Коминтерна 19 июля 1920 года. Демонстрация на площади Урицкого» (1921 год; 133 × 268см; холст, масло; Государственный Русский музей) и «Ночной праздник на Неве» (1923 год; 107 × 216см; холст, масло; Государственный центральный музей современной истории России)[61][57][62][63].
«Праздник в честь 2-го конгресса Коминтерна…»
«Ночной праздник на Неве»
Судьба
Закончив работу над картиной, Кустодиев не сразу отправил её на выставку, побоявшись того, что её сочтут идеологической провокацией по отношению к власти[24]. Впервые «Большевик» экспонировался лишь в 1923 году, на 4-й выставке Ассоциации художников революционной России[41][42], куда художник вступил в том же году[5]. В том же году Кустодиев предложил «Большевика» организаторам выставки картин и скульптур «Красная Армия. 1918—1923», посвящённой 5-летию Красной Армии. Он особо отметил свою готовность продать картину музею Красной Армии, и это предложение было принято с восторгом, которого Кустодиев не ожидал, так как, по-видимому, руководство музея увидело в «Большевике» иной смысл, чем тот, который был воплощён художником. Репродукция «Большевика» была опубликована в журналах «Красная новь» и «Всемирная иллюстрация», а саму картину редактор последнего издания Николай Шебуев объявил «самой сильной, яркой, талантливой, идейной» на всей выставке, охарактеризовав её сюжет так: «Колосс Рабочий с загорелым лицом и мозолистыми руками шагает по трупам изгнившего, изжившего мира»[64][65]. В 1924 году Кустодиев отдал шесть своих работ на XIV Международную выставку искусств[итал.] в Венеции, где «Большевик» значился под ещё более красноречивым названием — «Триумфатор»[66][41][42][24][67]. После смерти Кустодиева, последовавшей в 1927 году в возрасте всего 49 лет[68][16], «Большевик» экспонировался на выставках, организованных Русским музеем и Третьяковской галереей[69]. В 1954 году картина была передана из Центрального музея Советской Армии в Государственную Третьяковскую галерею в Москве[41][42], где и находится в настоящее время[1]. В 2017 году «Большевик» экспонировался на выставке в Королевской академии художеств в Лондоне, посвящённой искусству, рождённому Октябрьской революцией[70][71], причём репродукция картины была помещена на плакат выставки[72].
Отражение в культуре
Почтовая марка «Большевик»
В 50-ю годовщину Октябрьской революции репродукция картины «Большевик» была помещена на цветную обложку первого номера журнала «Огонёк» за 1967 год[18].
В 1978 году в серии «100 лет со дня рождения Б. М. Кустодиева (1878—1927)», включавшей в себя пять почтовых марок и блок[73], была выпущена марка с репродукцией картины «Большевик»[74].
Комментарии
↑Под соседкой-помещицей понимается «жена профессора университета» Мария Федоровна Поленова, помогавшая жене Кустодиева, Юлии Евстафьевне, с родами[22].
Кудря А. И.Глава XXVIII. «Большевик» и другие картины // Кустодиев. — Молодая гвардия, 2006. — 321 с. — (Жизнь замечательных людей). — ISBN 9785235027817.
.jpg)
.jpg)
.jpg)
.jpg)
