Критика Линь Бяо и Конфуция (кит. упр. 批林批孔运动, пиньинь pī Lín pī Kǒng yùndòng) — политическая кампания, развёрнутая Компартией Китая в 1973 — 1974 годах.

В конце шестидесятых годов Линь Бяо считался преемником Мао Цзэдуна и пользовался наибольшим авторитетом в его окружении, в семидесятые годы началась массированная атака на Линь Бяо со стороны других партийных лидеров. Линь Бяо погиб в авиакатастрофе в 1971 при невыясненных обстоятельствах, по утверждениям его оппонентов, он пытался бежать в СССР. Кампания была развёрнута уже после смерти Линь Бяо, целью кампании была также дискредитация премьер-министра Китая Чжоу Эньлая.

Историк Ян Юнго и другие «учёные» стали проводить аналогию между деятельностью Линь Бяо и других партийных лидеров с конфуцианской политикой и традицией, при этом лидеры партии обвинялись в том, что придерживались конфуцианской философии. Линь Бяо обвинялся в том, что он хочет вернуть обратно рабовладельческий строй эпохи Западного Чжоу и моральные принципы того времени, потенциально принижая тем самым значение Культурной революции.

Эта кампания проводилась уже на поздней стадии Культурной революции.

После разоблачения Банды Четырёх и волны реабилитаций Линь Бяо так и не был реабилитирован, а обстоятельства его гибели не были раскрыты.

В 1971 году со всех занимаемых постов был смещён преемник Мао Цзэдуна — Линь Бяо, Первый вице-премьер Государственного Совета Китайской Народной Республики, второй после Председателя человек в КНР. Причины резкого поворота в политической судьбе Линь Бяо не выяснены до настоящего времени. Некоторые российские и американские специалисты, анализируя имеющиеся в их распоряжении материалы, приходят к выводу, что Линь Бяо и его сторонники, обвинённые в подготовке государственного переворота и попытке свержения Мао Цзэдуна, стали жертвами политических интриг в КПК^[1]. Впрочем, как бы там ни было, смерть этого политического деятеля не вызвала широкого общественного резонанса, пока правящая группировка КПК не стала использовать её в политических целях. Особого накала события вокруг гибели Линь Бяо приобрели после того, как выяснилось, что бывший «преемник Мао Цзэдуна», в годы «культурной революции» заявлявший, что каждый боец должен вместе с оружием владеть цитатником Мао Цзэдуна, на деле оказался не столь последовательным сторонником идей Председателя. Так, во время обыска на его квартире, были обнаружены многочисленные вырезки и выписки из классических конфуцианских текстов, которыми Линь Бяо якобы обменивался со своими единомышленниками.

Сторонники Мао Цзэдуна не могли не использовать столь весомую улику для «уличения» в реакционности не только Линь Бяо, но и самого Учителя Куна. Тем более, что для борьбы с культурным наследием последнего имелась весомая причина. Мао Цзэдуну давно было необходимо искоренить из сознания народа те конфуцианские представления, которые были несовместимы с его идеалом правителя и кадрового коммунистического работника. Его давно тревожила традиционная прочность семейных связей, определяющая роль семьи, старшего поколения во многих вопросах. Почтительность к родителям, уважение старших по возрасту всегда была одной из отличительных черт китайской нации, в чём была немалая роль Конфуция, одним из основных постулатов учения которого была идея сяо — «сыновьей почтительности». В условиях маоистского режима, стремившегося подчинить личность и порвать традиционные семейные связи, национальные стереотипы стали мешать воспитанию нового поколения. И если ранее похвальным деянием объявлялся донос на родителей, то теперь полной трансформации подлежали все «лишние» моральные устои китайского общества.

Общегосударственный «поход» против Конфуция был задуман в несколько этапов: на первом должны были поработать специалисты — философы и историки; на втором — соответственно подготовленные теоретики «из народа», на третьем намечалось подключить широкие массы, которые должны были завершить тщательно спланированную операцию^[2].

Начало первому этапу положило выступления философа Ян Юнго с его резкой критикой Конфуция и его «почитателя» Линь Бяо со страниц «Жэньминь жибао»^[3].

Однако организаторам кампании казалось, что для большего эффекта с критикой Конфуция должен выступить специалист в изучении конфуцианства, сторонник идей Конфуция, обладающий признанием мирового масштаба. Выбор пал на профессора Фэн Юланя, который был известен своими трудами о конфуцианстве не только в конфуцианском культурном регионе, но и во всём мире. Уговорить старого профессора отказаться от своих привычных оценок было под силу лишь оппоненту, обладающему не только верховной властью, но и таким же авторитетом. После нескольких ночных бесед с Мао Цзэдуном Фэн Юлань публично, на страницах «Жэньминь жибао», пересмотрел свои взгляды. Покаяния учёного имели ошеломительный резонанс: в Японии выступление Фэна сравнили со взрывом атомной бомбы^[4].

С самого начала кампании активное участие в критике Конфуция и восхвалении легистов принял отражавший взгляды выдвиженцев «культурной революции» новый журнал «Сюэси юй пипань» («Учёба и критика»), начавший выходить с октября 1973 г. в Шанхае^[5].

Кроме того, активную роль в разжигании кампании играл «Вестник Пекинского университета», а также выступавшие под псевдонимом авторы Пекинского университета, Университета Цинхуа и других образовательных учреждений.

Чуть позже, в начале 1974 г., в активную «полемическую» работу включился и «Журнал литературы, философии и истории» (文史哲), авторы которого с яростной критикой обрушивались на «буржуазного карьериста, заговорщика, двурушника, изменника и предателя Линь Бяо»^[6] и его духовного учителя Конфуция, который в своё время «проявил показательную реакционность, выступив за сохранение разлагающегося рабовладельческого строя»^[7].

В конце 1973 — начале 1974 г. начинается второй этап кампании, когда в качестве основных критиков Конфуция выступали широкие народные массы. В высших учебных заведениях были организованы специальные курсы, готовившие программы критики отдельных положений Конфуция, использованных Линь Бяо. Десятки тысяч рабочих и крестьян проходили обучение на этих курсах, пополняя ряды «теоретиков-марксистов». Вовлечение низших слоёв стимулировалось откровенным заигрыванием с широкими массами: в китайской печати всё чаще стали цитировать изречение Мао, что «низшие и малые — самые умные. Высшие и почитаемые — самые глупые»^[8]. Были выпущены десятки брошюр, критикующие те изречения Конфуция, которые использовались Линь Бяо. Миллионными тиражами с ценой в один фэнь распространялись лубочные издания, представляющие собой упрощенный критический комментарий к изречениям Конфуция. Об уровне «народной критики» можно судить по статье «Что за человек этот Конфуций», написанной студентами Пекинского и Циньхуанского университетов (так называемой «группой большого разоблачения») и помещенной в журнале «Хунци» под рубрикой «Критика Линь Бяо, критика Конфуция. Против ревизионизма, воспрепятствовать ревизионизму». Статья гласила: «Старикан Кун, этот тип, во-первых, не понимал революционной теории, во-вторых: он не умел заниматься производственным трудом, был начисто лишён каких-либо талантов и являл собой большой мешок, наполненный трухой… Его знания производства равнялись нулю… Трудовой люд взирал на старикана Куна как на крысу, перебегающую улицу, которую все гонят и бьют»^[9].

Для форсирования кампании в начале 1974 г. прозвучал призыв к созыву так называемых мобилизационных митингов по всей стране. Однако эта инициатива была встречена на местах довольно прохладно. Тем не менее, в январе 1974 г. в течение нескольких дней по Шанхаю следовали колонны автомашин и пешей молодёжи, провозглашавшие лозунги: «Огонь против всех, не бояться никого!». Вновь появились дацзыбао на стенах городов, некоторые из них были перепечатаны в «Жэньминь жибао»^[10].

Согласно развернувшейся пропаганде, все крестьянские восстания — от Чэнь Шэна и У Гуана до восстания тайпинов и ихэтуаней — были направлены на достижение единой цели — сокрушить Конфуция. Журнал «Хунци», признавая, что рабы и крестьяне в силу своей классовой ограниченности не могли полностью распознать реакционную сущность «паразита Конфуция», утверждал, что эту историческую задачу смог выполнить пролетариат, который нанёс смертельный удар по конфуцианству^[11].

Во время кампании критике подвергалась теория гуманизма, добродетельного правления и конфуцианское учение о том, что «человек по природе добр». В противовес этому настойчиво пропагандировалась мысль о прогрессивном значении насилия, об изначально злой природе человека. Воспевание насилия должно было нанести удар по тем, кто возмущался грубыми, жестокими методами, которые применялись во время «культурной революции». Сторонники Цзян Цин и её соратников были всерьёз озабочены тем, что после X съезда КПК, когда обозначились тенденции к нормализации и стабилизации в стране, стали всё громче раздаваться голоса, осуждающие грубые насильственные методы, жестокость и бесчеловечность, с какими проводилась «культурная революция». Они продолжали гонения на неугодных партийных, государственных и хозяйственных работников, вся вина которых иногда состояла лишь в том, что те позволяли себе усомниться в мудрости тех кампаний, ошибочность которых доказывала сама жизнь.

Проповедуя философию борьбы и восхваляя роль насилия, пропаганда с особой злостью обрушилась на конфуцианские принципы милосердия и гуманности, которые якобы разделял Линь Бяо. Объявляя их контрреволюционными и фашистскими, китайская печать клеймила как реакционное изречение древнекитайского философа Мэн-цзы о том, что «каждый человек по своей природе добр».

Китайская печать без конца твердила о том, что тот, кто не признает философию борьбы, тот идеалист и метафизик, и более того, играет на руку внешним и внутренним врагам. Борьба, уверяла «Жэньминь жибао», носит абсолютный характер. Конфуций и Линь Бяо, которые якобы отрицали это положение, «нарушали основную закономерность развития общества».

Конфуцианский принцип человеколюбия был назван одним из источников «затухания классовой борьбы» и теории «классового примирения».

В ходе кампании наблюдалось стремление подорвать и разрушить основы школы и семьи, которая до некоторой степени служила противоядием против официальных установок. Многие китайцы страдали от того, что власти постоянно вторгались в их личную жизнь.

В годы кампании «критики Линь Бяо и Конфуция» был прерван начавшийся в 1970—1971 годах учебный процесс в школах и вузах страны. Учебные программы снова осуждались за недостаточное внедрение «правильных идей». Конфуция порицали за то, что он заставил китайских школьников читать книги, а не работать в поле, что он пропагандировал идею «выращивания талантов», вместо того, чтобы учить, как выращивать овощи. Отсюда следовало, что идеи Конфуция, которые разделял Линь Бяо, мешали слиянию школьников с рабоче-крестьянскими массами^[12]. Конфуций осуждался за то, что он якобы пытался прививать учащимся дух уважения к прошлому, старался воспитать духовную аристократию. Репутация Учителя как «вечного просветителя», как «вечного образца для всех учителей» была объявлена искусственной^[13].

Под видом критики идей Конфуция о воспитании Тан Сяовэнь в статье «Был ли Конфуций всенародным просветителем?» нападал на тех, кто отходил от установок «культурной революции». Он старался доказать, что в изречении Конфуция «в учёбе все равны» содержится классовый смысл и что оно имело пагубное влияние на организацию системы образования, служило основанием ревизионистской линии. Заявляя, что «Конфуций питал лютую ненависть к социальным переменам того времени», автор приписывал ему умысел «сделать всех рабов Поднебесной послушными и покорными». В свою школу «он подбирал учеников с намерением воспитать из них „гуманных“, „целеустремлённых“, „благородных“, „добродетельных“ мужей, которые строго соблюдали бы „порядки династии Чжоу“ и, добившись успехов в учёбе, стали бы чиновниками и способствовали бы тем самым восстановлению рабовладельческого строя Западного Чжоу»^[14]. Частная школа, которую действительно основал Конфуций, обрела знакомые китайскому читателю черты продукта «реакционной политической линии в области образования», направленной на реставрацию старого строя. Перекличка с современностью была совершенно очевидна.

Тан Сяовэнь называл вздорными утверждения об отсутствии у Конфуция классового подхода, причём сделал это в такой форме, чтобы у читателя в памяти всплыла история с Чжан Тэшэном, человеком из народа, который был обижен так же, как «бедные ученики» обижались в своё время Конфуцием.

По словам Тан Сяовэня, восхваление педагогических идей Конфуция делалось с целью проведения ревизионистской линии, чтобы «выхолостить классовость пролетарского просвещения». Лю Шаоци, Линь Бяо и им подобные якобы «хотели превратить наши учебные заведения в места подготовки буржуазной смены». Угроза эта не исчезла, поскольку несмотря на то, что «старая буржуазная, ревизионистская система превращения трещит по всем швам, однако, в процессе своего развития новое непременно сталкивается с упорным сопротивлением старой идеологии, старых традиций и старых привычек»^[15].

По мере развёртывания кампании стало очевидно, что «критика Линь Бяо и Конфуция» направлена не столько против «врагов прошлых», сколько против «врагов нынешних». Так, группировка Цзян Цин (жены Мао Цзэдуна, пришедшей ко власти в годы «культурной революции») всеми силами пыталась использовать кампанию в своих целях. В 1978 году журнал «Лиши яньцзю», разбирая статью Тан Сяовэня, писал, что в 1972—1973 годах Чжоу Эньлай неоднократно давал указания по вопросам науки и просвещения, которые горячо поддерживались народом всей страны. Статья Тан Сяовэня и явилась реакцией на эти указания, она «не содержала критики Линь Бяо, а под видом критики Конфуция всячески критиковала „князя Чжоу“, став таким образом частью заговорщической деятельности против Чжоу Эньлая»^[15].

Приняв к сведению, что в июле 1973 года Мао Цзэдун критиковал работу МИДа, находившегося в подчинении Чжоу Эньлая, а в декабре высказал критические замечания по деятельности Военного совета ЦК КПК под руководством Е Цзяньина, Цзян Цин решила воспользоваться этим и направить острие своих нападок на Чжоу Эньлая и других ветеранов революции. В одном из своих выступлений она откровенно заявляла, что «в настоящее время имеется один солидный последователь Конфуция» и этого «современного конфуцианца необходимо раскритиковать»^[16].

Конфуций стал изображаться таким образом, чтобы читатель мог догадаться и понять, что речь идёт не столько о философе древности, даже не об умершем Линь Бяо, а о живущих и действующих людях. В печати появлялись крайне прозрачные намёки, которые достигались путём ассоциативной связи мыслителя и нынешних китайских лидеров. В начале 1974 г. Цзян Цин заявила: «И сейчас имеется крупный конфуцианец. Это не Лю Шаоци и не Линь Бяо». В статье «Что за человек Конфуций», напечатанной в седьмом номере 1974 г. журнала «Хунци», рисовался такой портрет древнего мудреца, который напоминал читателю портрет Чжоу Эньлая. Исторические факты в ней были извращены для придания портрету Конфуция большего сходства с Чжоу Эньлаем. Так, в указанной статье Конфуций представал в возрасте 71 года (столько лет в то время было премьеру Госсовета КНР). Он был тяжело болен, что также заставляло вспомнить Чжоу Эньлая, а если читатель был хорошо знаком с древней историей, то он знал, что Конфуций в этом возрасте не болел. Чтобы портрет Конфуция обладал ещё большим сходством с Чжоу Эньлаем, упоминалась «негнущаяся рука», о которой знали все, кто видел китайского премьера^[17].

Такая скрытая и в то же время целенаправленная травля Чжоу Эньлая не была случайной. После смерти Линь Бяо 1-й премьер Генерального совета КНР взял инициативу в свои руки и инициировал программу «критики ревизионизма и исправления стиля работы», во время которой опять-таки предполагалось возложить вину за перегибы «культурной революции» на Линь Бяо (который изображался как «левоуклонист») и вернуть политическое и экономическое развитие КНР как минимум на уровень 1966 г. Однако критика «левизны», стремление вернуть на руководящие посты «старую гвардию», в частности Дэн Сяопина, не могла не насторожить выдвиженцев «культурной революции», легитимность пребывания у власти которых отныне ставилась под сомнение. Именно такие политические реалии заставили их сгруппироваться вокруг Цзян Цин, которая не намеревалась без боя сдавать занятые позиции^[18].

Российский исследователь Лев Делюсин полагал, что на местах пассивно, формально относились к кампании «критики Линь Бяо и Конфуция», саботировали её. Подобный вывод исследователь делал, исходя из того, что в «Жэньминь жибао» и «Хунци» периодически появлялись статьи, из которых было видно, что в Пекине не удовлетворены ходом кампании «критики Линь Бяо и Конфуция» на местах. «Не случайно поэтому, что время от времени из Пекина раздавались жалобы и упрёки по адресу тех, кто пытался изменить направление кампании и придать ей иные формы, иные цели. Искажение смысла кампании против Линь Бяо и Конфуция сочеталось с попытками сорвать её путём формальных открытых заявлений о важности этой кампании, а на практике — свернуть её и заняться решением конкретных дел. Наконец, находилось немало и таких работников, которые просто устали от бесконечного выкрикивания бессмысленных лозунгов»^[19], — утверждал Делюсин.

Подобной точки зрения придерживается и видный российский синолог В. Н. Усов, по сведениям которого инициатива созыва массовых митингов была на местах встречена прохладно. Её проигнорировали 11 парткомов провинциального уровня, парткомы 7 больших и 16 провинциальных военных округов, 14 провинциальных комитетов КСМК, федерации союзов и федерации женщин 13 провинций^[20].

Однако при рассмотрении западной историографии становится очевидно, что взаимоотношения между центральной и местной властью выглядели далеко не так однозначно. Американский исследователь Кейт Форстер, подробно рассматривая компанию «Критики Линь Бяо и Конфуция» на конкретном примере провинции Чжэцзян, используя в качестве источников региональную периодику времён кампании, пришёл к выводу, что между двумя уровнями власти, центральным и местным, в указанный период соблюдался баланс, а случаи неподчинения местных органов управления центральному правительству скорее являлись исключением, нежели правилом^[21].

Несмотря на длительность проведения кампании «критики Линь Бяо и Конфуция», она не устранила тех глубинных причин, которые породили социально-политический кризис в Китае, не разрешила сложных противоречий, раздирающих китайское общество. Призывы не ослаблять и продолжать движение за критику Линь Бяо и Конфуция, упрёки по адресу тех руководителей, которые уклонялись от этого, не сходили со страниц китайской печати.

Кампания «критики Линь Бяо и Конфуция» нанесла серьёзный ущерб положению страны, стала новым ударом по её экономике. Промышленное производство вновь сократилось. Согласно статистическим данным, за январь — май 1974 г. по сравнению с аналогичным периодом предыдущего года добыча угля снизилась на 6,2%, объём железнодорожных перевозок — на 2,5%, производство стали — на 9,4%, химических удобрений — 3,7%, финансовые доходы сократились на 500 млн юаней, а расходы возросли на 2,5 млн юаней^[10].

Однако в сравнении с первым этапом «культурной революции» кампания имела существенное отличие: реабилитированные руководители во главе с премьером Чжоу Эньлаем уже имели достаточное влияние в центре. Ощущая сильную поддержку со стороны своих сторонников, 31 января 1974 г. на расширенном заседании Политбюро он смог решительно потребовать не втягивать структуры вооруженных сил в кампанию «четырёх больших свобод»: написание дацзыбао, свободного высказывания мнений и проведения широких дискуссий, широкой критики.

В марте 1974 г. на расширенном заседании Политбюро ЦК КПК премьер выразил опасение, что кампания может отрицательно сказаться на развитии экономики, приведя к её дезорганизации и падению производства^[22].

3 марта и 4 апреля «Жэньминь жибао» обратилась с призывом к рабочим вести критику только в свободное от работы время, а крестьянам использовать эту кампанию для ударного проведения весенних полевых работ^[23].

После того, как в 1974 г. кампания «критики Линь Бяо и Конфуция» достигла своего апогея, в скором времени она пошла на убыль. Причина скоропостижного сворачивания кампании заключались не в том, что руководство КПК сочло удовлетворительными её итоги; она была обусловлена тем, что в 1975 г. были развёрнуты новые кампании — «критики романа „Речные заводи“» и «борьбы с эмпиризмом», которые задвинули на второй план «критику Конфуция». Подлинный характер «исторической деятельности» Цзян Цин и её группировки был вскрыт и осуждён только после смерти Мао Цзэдуна и ареста «банды четырёх».

Кампания «критики Линь Бяо и Конфуция» представляет собой невиданный в истории Китая пример использования истории в целях политической борьбы. По мнению Л. С. Переломова, урон, нанесённый нравственности китайского народа в ходе этой кампании, сопоставим лишь с уроном, нанесённым русскому народу во время антицерковных кампаний большевиков^[24]. Впрочем с этим мнением нельзя согласиться в полной мере: в отличие от Советского Союза, где в атмосфере воинствующего атеизма было воспитано несколько поколений граждан, в Китае антиконфуцианская борьба продлилась в общей сложности не более двух лет, соответственно она не смогла окончательно подорвать культурное ядро конфуцианской цивилизации. Именно благодаря этому, когда спустя несколько лет вернувшийся к власти Дэн Сяопин в поисках идеологической опоры для запланированных реформ обратится к конфуцианскому учению, он встретит понимание среди китайцев, сохранявших такую же веру в конфуцианские идеалы, как и тысячу лет назад.

• Ян Жун-Го. Конфуций — «совершенномудрый» реакционных классов. Пекин: Издательство литературы на иностранных языках, 1974.