Меня взял к себе помощником начальник разведывательного отделения подполковник барон А. Г. Винекен. Дело было живое, интересное, а мой начальник — симпатичный, бодрый, жизнерадостный и работящий человек, с которым у меня сразу установились отличные отношения. В Винекене были приятны его безукоризненное воспитание, манеры выдержка и скромность. Он конечно, совершенно не подходил под тот чванный тип офицера Генерального штаба, который так не любили в строю. Он свободно владел немецким, французским и английским языками; даже, пожалуй, свободнее, чем русским…
Донесение русского военного агента в Австро-Венгрии полковника барона А. Г. Винекена об убийстве эрцгерцога Фердинанда. 15 (28) июня 1914 г.
За то, что, в бытность временно командующим отдельной гвардейской кавалерийской бригадой, самоотверженно руководя под неприятельским огнем ее действиями в бою 7 сентября 1915 года в районе д. д. Слобудка-Кашиловецкая, Базар и Бураковка и лично водя в атаку спешенный эскадрон лейб-гвардии Гродненского гусарского полка на неприятельскую пехоту, решительным ударом бригады как в конном, так и в пешем строю, несмотря на упорное сопротивление противника, овладел этими деревнями и отбросил австрийцев до р. Днестра, взяв при этом пленных и трофеи.
8 февраля 1916 года назначен начальником штаба Сводной кавалерийской дивизии, а 4 мая того же года — начальником штаба Гвардейского кавалерийского корпуса.
2 марта 1917, в день отречения, Николаю II из Гвардейского кавалерийского корпуса была отправлена следующая телеграмма:
До нас дошли сведения о крупных событиях. Прошу Вас не отказать повергнуть к стопам Его Величества безграничную преданность гвардейской кавалерии и готовность умереть за своего обожаемого Монарха. Генерал-адъютантХан-Нахичеванский. № 277, 03 марта 1917 г.[3]
Генерал от инфантерии Н. А. Епанчин в своих мемуарах утверждал, что телеграмму составил барон Винекен, без ведома командира корпуса Хана Нахичеванского. А когда последний её не одобрил, барон ушёл в свой кабинет и застрелился[4].
В частях Гвард. кавалер. корпуса на 11.III была назначена присяга Временному правительству, которого никто не знал и которому никто не верил.
Низко нависло хмурое серое небо, временами кропя сверху собиравшихся кирасир, холодными мелкими брызгами. На большом лугу у госп. двора Сапожин, еле вытаскивая ноги из хлюпающей, засасывающей глинистой жижи, мрачно собирались эскадроны и команды.
Тот ритуал присяги, к которому, ежегодно, в течение двухсот двадцати пяти лет, готовилось каждое новое поколение российских воинов, — новое звено, прикрепляемое к непрерывно тянущейся цепи, — ритуал, при котором говорили необыденными торжественными словами — теперь заменен был никого не волнующим отбыванием номера, при котором произносили обыденным — тем же, что и на базаре, — языком обещания, пересыпанные опошленными уже на митингах словами, вроде гражданин, воля народа и другими!…
Многие кирасиры, из предусмотрительных крестьян, присяжных листов не подписали.
В этот день присягали и чины штаба корпуса. Давно уже построились на дворе команды. Начальник штаба все не выходил. Когда пошли вторично ему доложить, что все готово, чтобы начать присягу, — генерала барона Виннекен нашли уже мертвым, склонившимся над письменным столом. В его руке еще дымился приставленный к виску револьвер…[5]
По воспоминаниям генерал-майора Б. В. Геруа, близко знакомого с Винекеном, самоубийство барона стало большой неожиданностью для тех, кто его знал. По словам Геруа, «Винекен последнее время явно страдал неврастенией, видимо на почве переутомления». Геруа сообщал, что Винекен оставил записку примерно следующего содержания: «Я поступаю так потому, что чувствую себя больше не в силах работать с пользою во время, когда это особенно нужно»[6].
